Михаэль
___________________________________________________ У асуров нет часов. Здесь нет ни луны, ни звезд, ни солнца, чтобы определить время, нет точных приборов или песочных часов, нет и других систем измерения времени, по каплям воды или по кругам на деревьях, если дело касается более долгого исчисления. Если их не видно, это не значит, что их нет. Асуры всегда точно знали своё время, но как они ориентировались, я так и не понял. Этот вопрос о времени волнует меня уже около трёх минут, если верить моим биологическим часам, и целая вечность, если довольствоваться ощущениями. Здесь больше не было ни санитаров-асуров, ни лекарей, которые проводили терапии, на несколько часов пирамида опустела.
Раздражение накатывало толчками, усугубляя положение, клаустрофобия вмиг затмила светлые глаза, заставила опуститься на корточки и сжаться в комок. Когда был последний приступ? Лет в четырнадцать, не больше, после этого я был окружён Эдом со всех сторон, как подушками безопасности. Эти подушки не давали думать ни о чём другом, кроме него, кроме любви к другу и желания быть с ним рядом.
Глаза медленно открылись, и я проводил взглядом лёгкую тень под потолком, она, золотистой полосой прошла полный циферблат и, вспыхнув на полудне, исчезла.
Значит вот как, а раньше я этого не замечал. Теперь понятно, почему асуры никогда не считают минуты. Минимальной единицей времени здесь является час, вместо нашей минуты, может, поэтому они живут так долго, а выглядят на столько молодо?
Я поднялся на ноги, отстраняя страхи в глубинки своего сердца. Кризис уже миновал, те две минуты окончились, и выстрел, разрезавший тишину хирургическим скальпелем, оповестил о том, что единственная нить, что связывала меня со всем миром, сейчас оборвалась и сделал тонкий надрез на живом комочке, бьющимся в груди.
В эти моменты почему-то вспоминаются старые ходики в гостиной бабушки Эдика: они так приятно, как будто по-старчески тикали, это убаюкивало и успокаивало, принося какое-то умиротворённое состояние.
Прозрачная стеклянная дверь запотела от моего дыхания, когда я прислонил к холодной поверхности горячий лоб. По стеклу медленно скользили капли, может роса, может мои слёзы.
Я ждал тебя около трёх лет, с того самого дня, как увидел в школе, до момента, когда единожды коснулся таких мягких губ. Ты бил и обзывал меня, делал больно, но я не заставлю, мой любимый, ждать тебя долго. Я уже начинаю скучать по твоему уверенному и наглому лицу.
Зайти внутрь не хватает сил, прикоснуться к твоему медленно отдающему тепло телу, последний раз провести рукой по жёстким волосам, чувствовать, осязать… Поверить, что тебя больше нет со мной. Краем глаза замечаю белый конверт на прикроватной тумбочке. Прощальное письмо? Пусть это прочтут другие, мы так долго скрывали наши чувства, что даже после твоей смерти я ни за что не похороню их. Пусть о них помнят. Не смей со мной прощаться, я верю, что рай общий как для змиев, так и для людей, а если так, то мы скоро встретимся именно там…
На запотевшем стекле, остались стёртые прикосновения пальцев, ещё хранивших чужой аромат.
*
Вдох земного воздуха, разливается по истощённому организму, приносит ощущение долгожданной свободы.
- Я дома. Видишь, я счастлив. – Тихо сказал я, поднимая бирюзовые глаза к синему небу.
Как я люблю твои глаза…
Впереди мигнули зелёные лампы датчика, это прошёл пилот, который вёз меня на Землю. Стоя следующим в очереди за бесплатной смертью, я думал не о предстоящем выстреле в голову, а о тебе.
Всё кончено. Алая лампа оповестила о нечеловеческой сущности, ожившее скопление солдат вокруг, только подтвердило эту теорию.
Как страшно умирать вторым…
Но я рад, что знал любовь, такую, человеческую.
Мягко улыбаюсь, прижатый к стене и осторожно вытираю рукавом твоей рубашки кровь с разбитой губы. Да, они не церемонятся, но сейчас это уже не имеет значения.
Я пахну запахом твоим…
- Кажется, пришло время раскаяться, это я убил твою собаку – Почему-то, наблюдая за быстрым бегом облаков, кажется, что они складываются в твою улыбку, а птицы, взлетающие вверх, как вестники моего визита, несут весть на небеса.
Прости, что заставляю тебя так долго ждать, потерпи ещё немного, мне нужно умереть.
Где ты – там я. Плевать, что нас убили. Страшно, как впервые оставшись без тебя.
*
По платформе лениво стекала алая кровь, такая же человеческая, как и у тех, кто вынес приговор. С деревьев вспорхнули синицы встревоженные эхом от грозного выстрела и, покружив над платформой, скрылись за густыми облаками.
Ну, вот мы и встретились. Навеки с тобою.
Война была окончена и имена бравых пилотов навеки вошли в историю великой битвы и великой жизни, после неё. Их имена хранили не только письменные памятники истории, но и людская память, они продолжили жить в их сердцах, в их мыслях, надеждах.